«Моя дорогая водка». Документальный роман в 40 частях

Кстати, уйдя от Г.Я. Бакланова в частный бизнес и став издателем, я тоже стал менять мат на многоточие, но встретил со стороны авторов такую обструкцию, что навсегда зарекся печатать живых авторов. С матом пришлось смириться. Г.Я. Бакланову я благодарен: в дни путча августа 1991 года он принял смелое решение печатать мою повесть «Записки русского оккупанта» о жизни русских в Прибалтике, за публикацию которой мои соотечественники, проживавшие в Латвии, пообещали меня расстрелять, когда «придет время». Дядя Витя, главный собутыльник отца, тот самый, что пробовал с ним смирновскую водку, сказал: «Будь у меня автомат Калашникова, я бы Саньку твоего первым расстрелял!». Но о чем таком я там написал? Просто задал вопрос: почему мы отказываем малым балтийским народам (латышам, эстонцам и литовцам) в их праве на национальную идентификацию? Ведь все шито белыми нитками. В Литве на уроках истории говорят о героическом летчике Чкалове, совершившем перелет в США, а про Дарюса и Гиренаса, летчиках независимой Литвы 30−х, совершивших такой же перелет из Америки в Европу, молчат, хотя каждый литовец об этом знает? Только потому, что тогда Литва не была в составе СССР? И как быть с огромной массой прибалтов, воевавших против Сталина? Записать их в предатели? А как с этим жить дальше? Прибалты в советское время жили  странной двойной жизнью. Мы шли с латышами на советские демонстрации, пели дружно про «синенький скромный платочек» из репертуара Клавдии Шульженко и думали, что так будет всегда. В конце 80−х я узнал, что мои друзья-латыши поголовно слушали на магнитофонах про другой «Синенький платочек» («Zilais lakatins»), любимую песню «лесных братьев», партизан, с которыми воевало НКВД. Они восхищались их героизмом, своим президентом Ульманисом, которого официальная пресса величала «фашистом», а также тем, что в 30−е годы нищие в независимой Латвии питались бананами, о которых в СССР тогда не все и знали. Прибалты были  нациями реальных диссидентов, и надеяться на их эволюцию или исправление было уже тогда недальновидно. Я в статьях всего-навсего призвал обсуждать, а не замалчивать такие вопросы: фашист был Ульманис или нет, был этот чертов пакт «Pиббентроп-Молотов», или нет? Этим пактом нам, русским, кололи глаза соседи-латыши, рассказывая про то, как выселяли в Сибирь их  бабушек-дедушек в 1940−м. Эстонцы требовали обнародовать факты расстрела своего офицерского корпуса в том же 40−м. Их собрали на «переподготовку» под Псковом и больше их никто не видел. Подобного рода претензии были и у литовцев.

Над русскими, которые в 40−м пришли в Латвию, смеялись: жены офицеров щеголяли по Риге в ночнушках, приняв их за шикарные платья. И ужасались. Видя, как русские пьют водку: стаканами.

С началом перестройки диссидентство в Прибалтике обрело новую  динамику. Тут стали требовать от Москвы признания оккупации. Самых активных сажали, но таких активных становилось все больше и больше. Демонстрацию латышей у памятника Свободы разогнали дубинками и водой из брандспойтов. Я получил свою долю, журналистов били и обливали в равной степени, не разбираясь долго. Все это смахивало на начало гражданской войны. Москва же только отбрехивалась, теряя лицо. Горбачев просто не понимал,  как себя вести в ситуации всеобщего неповиновения и с маниакальным упорством не признавал факт существования «секретных протоколов» 1939 года. А потом в Риге появились листовки: свадьба Гитлера и Сталина. Жених-Гитлер (цилиндр и бабочка) и невеста-Сталин (белое платье и фата) режут свадебный пирог в виде Прибалтики. Литва, Латвия и Эстония стали пороховой бочкой, к которой протянули и даже зажгли бикфордов шнур. Оставалось только заткнуть уши и ждать взрыва национализма. Я хотел его предупредить. Только и всего.     

Статьи по национальному вопросу я печатал в «Огоньке» Коротича. Тут же работал и будущий глава администрации и будущий зять Б.Н. Ельцина Валентин Юмашев. В один прекрасный день он отозвал меня в сторону и попросил по секрету пристроить в «Знамя» рукопись книги Бориса Николаевича «Исповедь на заданную тему» — никто не решался ее печатать.

Я честно передал рукопись Г.Я. Бакланову, но тот от нее отказался. Почему? — спросил я. Да потому, сердито и в каком-то запале отрезал главный редактор, что, по его мнению, Ельцин — не политик, а популист, и что поддерживать надо только Горбачева. Бакланов часто встречался с Горбачевым, даже завтракал с ним и Раисой Максимовной, и говорил об этой семье всегда в восторженных тонах, что, на мой взгляд, ему, фронтовику, делать было вовсе не обязательно. Скорее, Горбачев должен был гордиться общением с ним. «Но ведь это — бомба!» — пытался возразить я. «У нас и без Ельцина полно бомб», — отрезал Г.Я.

Пришлось передать рукопись Ельцина в Ригу, там ее напечатал книгой мой товарищ Саша Ольбик, с которым мы работали когда-то в республиканской газете «Советская молодежь». Следующей моей попыткой вмешаться в редакционную политику журнала «Знамя» была книга В.Суворова «Аквариум» о взаимоотношениях КГБ и ГРУ (военная разведка). В книге, хотя и написанной разведчиком-перебежчиком, приговоренным к смертной казни заочно, был такой удивительный пафос по отношению к спецслужбам, что мне она казалась верхом патриотизма. И уж точно — коммерческой вещью. Но Г.Я. Бакланов и эту рукопись отверг, посчитав ее фантазиями автора.

Возврат второй рукописи подтолкнул меня к решению уйти из журнала. Москва бурлила, в частный бизнес шли толпами, зарабатывая огромные деньги. Решив, что и мне пора оторваться от государственной сиськи, я покинул любимый журнал, прихватив с собой и Суворова, и не публикуемые рукописи книг Лимонова, Аксенова, Саши Соколова, Анатолия Гладилина и многое другое, не востребованное на то время. В 1991 году я создал литературный альманах «Конец века», художником которого долгие годы был Игорь Шеин, ставший впоследствии главным редактором «Плейбоя» и FHM, а соучредителями — японист Леонид Млечин, который ведет сегодня авторские программы на ТВЦ, критик Вика Шохина («Независимая газета»), которая, с точки зрения знания и любви к литературе, не имела равных в стране, писатель Саша Росляков, человек, который умел делать все на свете своими руками — чинить машину, строить дом, готовит еду, шить одежду, играть мастерски на биллиарде «на интерес», и, естественно, писать хорошую прозу, и почему-то завхоз «Знамени».

Бакланова я не перестал уважать. Я помню его письмо Ельцину с просьбой пригласить в Москву генерала Дудаева, чтобы найти компромисс в вопросе с Чечней и не дать вспыхнуть Кавказу. Ельцин его не услышал, да он, по-моему и вообще никого не слушал и не слышал. Кстати, рассказывают, Дудаеву предложили заграничный паспорт и деньги, чтобы он покинул СССР навсегда. Он ответил так: «Я — советский офицер и моя Родина здесь». То, что он хорошо обученный советский офицер, стало ясно, когда другой советский офицер, видимо, плохо обученный, пообещал силою батальона ВДВ навести порядок в Грозном, но обломал там себе рога, потеряв много человеческих жизней. Порядок в Чечне наводили потом долгие годы, но, слава Богу, не дольше, чем во времена Шамиля и Ермолова. Тогда усмирение Кавказа растянулось на многие десятилетия. К слову, когда замирили Чечню, я хотел послать старинную раритетную книгу о событиях в Чечне прошлых веков Ахмату Кадырову — в подарок. Но не успел, Кадырова убили…

Несмотря на юный вид и джинсы, должность у меня, меж тем, серьезная — зам. редактора городской газеты «Юрмала».

Литературный альманах «Конец века» был просто бомбой того времени. Это был уникальный эксперимент, удар по официальным «толстым» журналам того времени. В «Конце века» смешались все стили и жанры. Это был такой веселый салат «оливье», где рядом с маститым В.Аксеновым («В поисках грустного бэби») печатались веселые рассказы Виктора Коклюшкина, стихи бардов Мирзояна и Кочеткова, а рядом с сенсационным «Аквариумом» Виктора Суворова или антиутопией А.Гладилина «Французская ССР», супер-рассказами Э.Лимонова об американской жизни, печатались диссидентские истории Вадима Делонэ, дневники Венечки  Ерофеева или изысканные эссе моего любимого артиста и друга Ефима Шифрина. Рядом с растущим титаном еще не изведанного в России тех лет «черного» жанра Владимиром Сорокиным («Сердца четырех») я мог поместить «Тюремные дневники» никому не известного Паскевича или  смешную и едкую сатиру Черницкого («Европа минус») о приграничной торговле Белоруссии и Латвии. Рядом могли быть ранее неизвестные едкие  статьи М.Булгакова о советской «инквизиции» и стихи тогда начинающего волгоградского самородка Владимира Лукина:

«И я бы был лохмат и гениален,
Женись на баронессе фон Вестфален».

«О, рукотворные ручьи,
берущие начало в люке.
И руки творческие, чьи?
Найти бы, вырвать эти руки!».

Одно из его четверостиший стало своеобразным гимном нашего альманаха:

«Нам демократия дала
Свободу матерного слова,
Но и не надобно другого,
Чтобы воспеть ее дела!».

Матерное слово вошло в литературу того времени благодаря Юзефу Алешковскому и Эдуарду Лимонову. Проводниками этого зла были издатели, в том числе и я. Есть ощущение, что мы выпустили джинна из бутылки. Все-таки до появления печатного мата, наше общество было более чистым духовно. Сейчас оно другое и мат шествует по стране победительно, даже в телеэфире Ксения Собчак и Зверев матерятся так, что уши вянут. Хотя, кто знает, вина ли в этом издателей, а не времени.

Мат был все-таки меньшим злом, когда стали убивать из-за денег, когда из каких-то щелей повылезали первые рэкетиры. Наше новое «перестроечное» кино услужливо просвещало бандитскую нарождающуюся массу — как убивать, как пытать утюгом или паяльником, топить в ванной, надев на голову целлофановый пакет. То, чего не было в жизни, пришло из-под перьев подонков-сценаристов. В воспаленных мозгах этих не видавших крови садистов рождались кровожадные сюжеты, не имевшие тогда никакой реальной под собой основы. И на небесах именно с них за это взыщется сполна, хочу в это верить. Как говорится, «не буди лихо» и смерть артиста Бодрова, героя фильма «Брат» — знак свыше. Но народ, увы, слепо последовал за экранными злодеями и позже многие из нас, ушедших в частный бизнес с головой, столкнутся с реальной жестокостью реальных головорезов. Тогда по частным фирмочкам ходили серые люди с вороватыми глазами и продавали за большие деньги самодельные револьверы — бизнесменам для самозащиты. Купил такой и я, на всякий пожарный. Правда, казалось, что бандиты до нас не доберутся, что им ловить в издательском бизнесе? Ошибся. Книги Виктора Суворова приносили нам большие деньги. Позвонили из крупного издательства, предложили отдать им. Когда отказался, стали угрожать. Были книги Суворова и у издателя Дубова, который тоже не захотел с кем-то делиться рукописями. Его просто убили. Когда я пригрозил рейдерам прокуратурой, они сделали умный ход — поехали в Лондон и выкупили у Суворова все права за большие деньги. Тот позвонил мне из Лондона и сказал честно: не смог устоять, сделали такое предложение, что не смог отказаться. Когда же наше маленькое издательство получило государственные деньги на три учебника для младших классов, жить стало еще «веселей». На рынке учебников бюджетные деньги делили такие монстры, как «Просвещение», «Дрофа» и еще пять или шесть фирм. Начался отстрел их руководителей. В те годы было совершено покушение на представителя московского правительства Кезину, в нее стреляли и ранили. Говорили, что тоже — из-за денег на учебники. Убили коммерческого директора крупного издательства.

В «Конец века», который заметили именно из-за участия в государственной программе, связанной с учебниками, стали звонить с угрозами, требуя отдать нашу «Математику» и «Русский язык». Это были новые экспериментальные учебники, они шли не по основной программе, но и они стоили денег. Пришлось просить знакомых «забить стрелу». Не «стрелку», как пишут малограмотные люди, а «стрелу». Почему так? Да потому, что там люди стреляли друг в друга.    

С книгой Эдуарда Лимонова «Это я — Эдичка!» пришлось помучиться, т.к. ни одна типография России не решилась печатать матерный лимоновский текст. Печатали мы ее в типографии ЦК Компартии Белоруссии, где неспешный белорусский люд поленился пролистать отпечатанные листы, но уже сброшюрованную книгу кто-то прочел и «стукнул» наверх. Типография потребовала в 24 часа забрать «гадость и порнографию» с территории Белоруссии, иначе ее уничтожат за ненормативную лексику. Пришлось  спешно эвакуировать «Эдичку» из ставшей вмиг недружественной республики. Надо признать, что директор минской типографии сильно рисковал с этой книгой, как, впрочем, и мы. Правда, через месяц он позвонит лично и будет слезно просить прислать хотя бы пять «эдичек» — две для отдела пропаганды ЦК, две для Совета Министров и одну для него — о книге писали все, кому не лень, это был великий прорыв нового литературного слова и стиля для нашей страны. История повторится и с книгой «Мама, я жулика люблю!» Наташи Медведевой, жены Лимонова: за мат ее выкинут из типографии «Красная звезда» едва ли не на помойку.

Потом родилась публицистическая книга «Лимонов против Жириновского», которую он напишет буквально за месяц, когда мы сделаем попытку разоблачить вождя ЛДПР. Лимонов был в теневом правительстве  Жириновского министром внутренних дел, но разошелся с ним во взглядах. Книга вышла в те дни, когда ЛДПР массово прорвалась в Думу. Когда Жириновского спросили про книгу Лимонова, «вождь» пообещал повесить издателя, когда он придет к власти, но, кажется, забыл о своих угрозах и мы с ним благополучно чокнулись стаканами с армянским коньяком на выставке в посольстве Армении, где мы проводили спустя 6 или 7 лет выставку «Николай Шустов и армянский коньяк». Московские купцы Шустовы в начале ХХ века купили все основные коньячные заводы Российской империи — Ереванский, Кишиневский, Кюрдамирский, Кизлярский, построили завод в Одессе и стали монополистами в производстве так называемого «русского коньяка». На презентации в Армянском переулке член Барменской ассоциации Грибов ходил по горлышкам коньячных бутылок, выстроив их длинной дорожкой. Жириновский решил повторить этот очень непростой трюк, но чуть не рухнул с первой же бутылки. Тогда он отдал команду своим людям забрать коньяк в машину, что и было исполнено молниеносно…

Незадолго до выхода «Лимонов против Жириновского» в мою «Волгу» врезался грузовик. Конечно, это дело рук Жириновского, решили мы, утечка информации! «Независимая газета» напечатала заметку «о покушении» на директора издательства «Конец века», намекнув, что это неспроста, что в эти дни готовится выйти из печати книга, разоблачающая Жириновского. После этого меня нашел главный редактор еженедельника «Аргументы и Факты» В.Старков и предложил помощь в издании книги Э.Лимонова. У него был немалый резерв бумаги, и он передал его мне, напечатав на страницах «АиФ» большой отрывок из книги. Тираж «Лимонов против Жириновского» после такой рекламы достиг 100 тысяч экземпляров! Надо сказать, что альянс с этим еженедельником был для меня самым удачным. Красочную рекламу альманаха и будущих книг, заработав первые деньги и вернув кредит нашему первому в жизни инвестору Ефиму Шифрину, мы напечатали в десятках журналов и в «вечерке». Абонировали почтовый ящик № 95 в почтовом отделении рядом с Бутырской тюрьмой и стали ждать. Собрали всего двести  подписчиков. Это был удар ниже пояса. Последние деньги отдали без надежды в «АиФ», где на 16−й полосе набрали мелко крошечное интервью со мной о планах выпуска книг издательства «Конец века». Надежды на успех было мало и своими книгами в дешевых обложках мы стали торговать в розницу. Прошла неделя, другая. Тишина. Подписки нет. Через месяц в моей квартире, которая была тогда и офисом издательства, раздался звонок: «Вы что, с ума все посходили?! Почему вы не забираете свои мешки? Тут пройти из-за вас негда!». Звонили с нашей почты. Какие мешки, откуда мешки? Я мчусь на Бутырку, вхожу в почтовое отделение и вижу — вдоль стен друг на дружке громоздятся огромные холщовые торбы, набитые денежными переводами за наши книги — 150 тысяч переводов по 55 рублей каждый! Их потом заполняли в течение месяца двадцать нанятых работников, среди которых были даже профессора, выброшенные в 90−е за ненадобностью из институтов. То были огромные по тем временам деньги, казалось, вся страна хочет читать «Конец века»! Так мы стали первой в СССР фирмой, работающей в режиме «Книга-почтой». Огромные тиражи мы свозили на почту, печатали адреса наших подписчиков, бумажки резали полосками и клеили на бандероли. Так мы разбогатели. На время. Такие хорошие времена больше не повторялись.

Моя свадьба, моя теща. 1984 год. Через 365 дней введут сухой закон.

«Конец века» был уникальным экспериментом начала 90−х. Он просто разрушал в прах стереотипы журнального дела еще советских времен.  Оказалось, что нет беды, если рядом с маститыми печатаются не просто молодые, а вообще неизвестные авторы, главное, чтобы их тексты вызывали интерес у читательской массы. А интерес был колоссальный и на презентации очередных номеров «Конца века» в Доме литераторов и в Доме железнодорожников народ просто валил валом. Василий Аксенов со свойственным только ему глубинным юмором обозвал альманах «Конец века» «Пиздец веку», что было оригинальной похвалой тому, что мы делали. Впрочем, возможно, эту характеристику он относил к оформлению альманаха, которым занимался оригинальный и самобытный художник Игорь Шеин, не знаю. Но, как бы там ни было, то, что мы печатали в своем альманахе, никогда не увидело бы свет ни в «Знамени», ни в «Новом мире», ни в «Москве». Уж Владимира Сорокина с его сексом в мозг живого человека или «Эдичку» Лимонова — однозначно. А мы их печатали. И по непонятной причине ничего не боялись.

Единственная вещь, которая вызвала долгие споры в нашей крошечной (в 5 человек) редакции — публиковать или нет, был фантастически смешной рассказ-утопия о краже из мавзолея головы В.И. Ленина и о том, что из этого вышло. Даже по тем свободным временам это было чересчур. Сюжет рассказа был такой. Вор крадет голову, а вместо Ильича в гроб кладут актера-пьяницу, внешне похожего на вождя. Он лежит, а народ смотрит и восхищается: ой, как живой! В саркофаге жарко, костюм и галстук актеру жмут, он обильно потеет, и пот течет со лба ручьем. Не сдержавшись, актер  чихает и, понимая, что таиться дальше бесполезно, встает, пробивая головой  стеклянную крышку саркофага. Народ безмолвствует, народ в столбняке. Но не надолго: «Ильич воскрес!» — крик многих глоток оглашает мавзолей. «Ильич, жить невыносимо! Водки нет! Что делать?!». Тот простирает руку в потолок: «Вперед, на Кремль!». И толпа послушно громит Кремль. Генералы, посланные на усмирение, в растерянности. Один переходит на сторону народа и возглавляет восстание. Другой идет на него танками. Да, рассказ был смешной, но кто бы мог предположить, что через несколько дней в Москву войдут реальные танки, вокруг Белого дома люди начнут строить баррикады, а стены «раскладушки» бывшего Совета экономической взаимопомощи испишут, как исписывали когда-то стены рейхстага: «Забил заряд я в тушку Пуго!», «Янаев, опохмелись!», «Павлов! Московские панки кладут на тебя!» и т.д.

На баррикадах читали и наш «Конец века». Мы свозили его туда пачками и раздавали не выспавшимся молодым людям с противогазными сумками через плечо. Рассказ о фантастическом мятеже в Москве оказался очень кстати. Жена пекла котлеты, и мы возили их защитникам Белого дома. Мой водитель Юра, ныне сотрудник ГББД, едва не открыл счет жертвам путча. На Кировской возле нынешнего «Макдональдса» рядом с нашими «Жигулями» встал под «красный» головной танк колонны, которая шла к Белому дому. Юра затеял перебранку с танкистом-казахом: «Ехай домой!» — кричал мой водила-грамотей. «Сам ехай!» — отвечал казах. Юра перешел на более удобный мат, но, услышав мат в ответ, прыснул из газового баллона в танковый люк. Нам очень повезло с ветром, он загнал газовое облако в кабину наших «жигулей». Просто повезло. Будь он в сторону танков, все бы кончилось печально, и, как минимум, этой книги бы не было. А так — прочихались и тронулись дальше по изрытому траками асфальту — в коммерческий банк «Бизнес» на Проспект мира, спасать наши деньги. Я вез два десятка платежек: чтобы не отдать свое честно заработанное пьянице Янаеву, деньги я переводил на сберкнижки друзей и родственников. В банке уже дежурили вооруженные офицеры, но они не вмешивались в работу операционисток. Ольга из банка шепнула заговорщицки: «Банк закрывают. Но ты не волнуйся, ваши деньги уйдут сегодня». Но мы рано радовались. После путча я приеду в банк и окажется, что со счета не ушло ни одной копейки. Победи путчисты, мы бы остались без куска хлеба…

Моя свадьба. 1984 год. Москва, Дом актера. После нашей с Ольгой свадьбы этот дом спалят.

Помню, что подумал, увидев танки: «Все, Ельцину хана». Противогазами танки не остановишь. Остановили. Сила духа победила броню танков. Потом уже не совсем трезвый народ гулял по городу. И как гулял! Вечером мы тянули тросы, накинув на шею железного Феликса. Поначалу толпа шла громить здание КГБ, но кто-то умело перевел ее внимание на памятник: «Вот он — главный символ! Палач! Скинуть его!». Не случись этого, людям в здании пришлось бы несладко. В окнах Лубянки свет не горел, но изредка в окнах покачивались занавески, из-за чего было понятно, что здание не пустует. Разгоряченной толпой умело руководили. Пошли громить ЦК КПСС. Разбили камнем вывеску, стали ломать двери. Кто-то крикнул: «Айда громить КГБ!». О ЦК тут же забыли, толпа пошла на Лубянку. На Лубянке переключились на памятник. Откуда-то появились тросы и верхолазы, в секунду оказавшиеся на плечах Дзержинского. Тросы тянули с азартом под «Дубинушку». Толпа была явно не в себе, ведь упади памятник, он задавил бы десятки людей. Опять кто-то с мегафоном стал звать Станкевича, чтобы тот пригнал кран. Толпа стала ждать кран и Станкевича. Пока ждали, пели песни, скандировали «Ельцин! Ельцин!». Памятник снимали с постамента в  лучах прожекторов, свистели, кричали, пели. А под утро, усталые, но довольные, потекли по улицам по домам — путч завершился, к власти пришел «наш» Ельцин.

Еще мы шагали по городу рядом с огромным — в десятки метров — трехцветным полотнищем. Как оказалось, новым государственным флагом России. Толпа таскала его по городу и все кричали «ура!», как на советских праздниках. Ощущение от нового флага было странным — трехцветные шевроны носили «белые», враги, а тут — новый флаг новой России. Годом или двумя позже наша подруга Лена сошьет флаг для партии Лимонова — в белом круге на красном фоне — черные серп и молот. Мы подшучивали над Лимоновым: «Справа молот, слева — серп. Это — наш советский герб. Хочешь — жни, а хочешь — куй, все равно получишь …». Лимонову эти шутки не нравились, он горячился и принимался на правах старшего нудно просвещать нас в стиле «у нас была великая эпоха». Лена создавала костюмы для сборной СССР по фигурному катанию, жила в полуразрушенном доме на Каланчевке у трех вокзалов, не желая выезжать к черту на рога в Бутово, за что ей регулярно отключали свет и воду. Одной ей жить в пустом подъезде было страшно и она впустила к себе гастролеров из Парижа — Лимонова и его жену Наташу Медведеву, певицу и писательницу. На Каланчевке в полуразрушенном доме родилось название газеты «Лимонка», которую Эдуард будет издавать многие годы, борясь за место в Госдуме. Думаю, причиной его ультра-революционности была обида — вернувшись в СССР, он, известный на Западе писатель, даже не получил в Москве квартиры. А с другой стороны, он же в Харькове родился, почему Москва? Видимо, Лимонова кольнуло то, как власти встречали Солженицына. Главный лимоновский оппонент получил в Троице-Лыкове и дом, и землю. Не за свои ли деньги, спрашивал я Эдуарда. Тот отвечал: «однозначно, не за свои».

Не знаю, с Лимоновым всегда было непросто. Он из тех, кому не угодишь, и добро не помнит вообще. В тюрьме написал книгу, посвятив мне, как его издателю, несколько страниц. Написал, что Никишин жил в шестикомнатной квартире и выставил его за двери через день, приревновав к своей молодой жене. Жил он у меня много дольше, комнат у меня всего три, сын пошел в школу, и места для гостя просто не было, хотя и нашлось. К жене я его ревновать не мог, т.к. Лимонов у нее кроме удивления не вызывал никаких чувств. Все из-за его гастрономических предпочтений. Любил Лимонов вареное мясо, но при этом покупал самое жирное, считая, что для мозга жир — лучшее топливо. И никогда его не мыл. Иногда в бульоне  плавала упаковочная бумага. Во время его готовки запах на нашей кухне стоял удушающий. Но это было меньшее зло. А так мы сидели вечерами на кухне, пили водку, и я слушал его рассказы о войне в Сербии, где он бывал много раз. Я хлопотал за него перед Леной с Каланчевки, перед Ольгой из журнала «Знамя», которая оставила Лимонову квартиру, уехав к мужу в Германию.

Лимонов почему-то пишет, что с него драли за жилье огромные деньги, но это, скорее всего, литературные образы, а не реальность. Мы всего его ценили как писателя, мирились с его вспыльчиво-обидчивым характером, а уж наживаться на брате-писателе никто и не думал. Лимонов ничего просто так не делает и не говорит. Раз пишет, что платил за жилье в Москве в 90−х, значит, так надо.

Последний раз мы виделись с Лимоновым в дни очередного путча, октября 1993 года. Я живу рядом с Останкинской башней, которую Лимонов штурмовал вечером 3 октября. Я побежал поглазеть, но по мне открыли огонь из автоматов и пулеметов, из-за чего пришлось уползать под защиту родных стен. Пока я проходил боевое крещение, на нашу кухню подтягивались те соседи, в чьи окна залетали пули. Так и встретили путч — за бутылкой и закуской, пьяно галдя и гадая, кто победит. У меня в шкафу хранили советские флаги с серпами и молотками; один — «Победителю социалистического соревнования», а другой — переходящее знамя ЦК КПСС. Мы мрачно шутили: пора вывешивать на балконе. О Ельцине не было слышно ни слова, и, казалось, город в руках макашевцев, шеф которых, провозгласив: «Ни мэров, ни пэров, ни херов!», послал людей в останкинскую мясорубку. Она началась вечером, а днем чуть было не попал в переплет и я. Я возвращался домой на «мазде» серебристого цвета, которую я купил в Германии. Обогнал на Проспекте мира грузовики с вооруженными людьми, размахивающими красными флагами. Те ехали штурмовать  телевидение, взяв мэрию на Калининском проспекте. Рядом с собственным домом на Королева я попал в «переплет» — слева по борту теснились толпы с красными флагами, а по левому — омоновцы со щитами. Между ними был узенький коридор, куда я и въехал, ничего не подозревая. И справа, и слева шли токи, чувствовалось напряжение. Ехал я и гадал: с какой стороны начнут бить — справа? слева? Моя стоянка была под Останкинской башней, но до нее я не доехал — не пустили автоматчики, заставив свернуть во дворы, где я на свое счастье и припарковался.

Все, что было на парковке, разобьют и разворуют гости Останкино. Видимо, так реализуется их зуд против «богачей». О том, что в рядах штурмовиков будет и Лимонов, я узнаю позже. В гости он не зашел, видимо, забыл мой адрес. Помню, как в начале 90−х он привел ко мне целый отряд омоновцев из Приднестровья. Все были вооружены холодным оружием. Один, выпив, подарит мне замечательный нож, объяснив, где кровосток и как ножом резать колючую проволоку. За столом развернется интересная дискуссия о знании языков. Лимонов расскажет, что знает английский и французский и спросит, какой язык знаю я. «Латышский», — отвечу я. «Пригодится, пленных допрашивать!» — эта шутка Лимонова всех повеселила. Кстати, советские флаги я вывез из Риги в 1992 году, постелив их под матрас, чтобы не нашли латыши-таможенники. Флаги мне передал муж моей сестры полковник ВВС (военно-воздушных сил, а не Britich Brodcasting) Александр Авдеев, который стоял первым в списках «нон-грата» Латвийского правительства по причине участия в путче 1991 года. В августе 1991 года его люди брали государственные учреждения Риги, выполняя приказ из Москвы. Когда путч закончился, Москва дала отбой: «всем возвращаться в казармы». А какие казармы, если и он, и другие офицеры жили в городе? Потом Александру пробьют тупым предметом голову неизвестные люди, а семью его и моей сестры вывезут за пределы Латвии. Так он окажется в Ленинграде.

Моя свадьба. 1984 год. Поздравления от художника Гены Сирина.
Сейчас он живет в Америке и рисует иллюстрации для сказок Мадонны.

Откуда у меня взялась «мазда», кстати, первая иномарка в нашем районе? Даже у соседа-банкира, который в советское время служил офицером в КГБ, в перестроечное возглавлял крупный банк, были «Жигули». Покупка «мазды» была моей ошибкой. Уже через день с нее сняли боковые зеркала. Через два — вынули радиолу из кабины. Через неделю завернули, как юбку крышку багажника, пытаясь стащить запаску. Зато мой слесарь-кузовник, ремонтировавший до сей поры «жигули», стал самым известным в районе специалистом по ремонту иномарок. «Мазду» я купил во время моей первой в жизни поездки за границу по швейцарской визе, которой тогда почему-то щедро торговали. Тиражи книг, которые выпускало издательство «Конец века» были сумасшедшие, например, суммарный тираж двух книг В.Суворова «Освободитель» и  «Аквариум» достиг миллиона экземпляров. Чуть меньшие тиражи были у книг Э.Лимонова «У нас была великая эпоха», «Это я — Эдичка» и «Лимонов против Жириновского». Ежемесячно мы печатали по три книги и мы исправно рассылали их нашим дорогим подписчикам. Казалось, конца «прекрасной эпохе» не будет. Но не тут-то было, конец настал. И не по нашей вине, а по вине Ельцина, Кравчука и Шушкевича. Они собрались в Белоруссии и закрыли СССР. С этим актом завершилась счастливая жизнь «Конца века». Если раньше мы получали «возвраты» книг по форс-мажорным причинам — наводнения, пожары, смерть читателя, как писали на упаковке, то теперь вся страна превратилась в один большой форс-мажор. Подписчики отпадали как листья вместе с  республиками бывшего СССР. Первой отпала Прибалтика. Читать книги из Москвы стало дорого, прибалтам не хватало средств даже на самое необходимое. Потом — Армения и Азербайджан, они начали войну друг с другом. В Ереване, рассказывал мой друг, люди топили печки книгами, а детей своих он согревал в машине, включая печку. Потом ушли Казахстан и Средняя Азия. Русские люди, проживающие там, писали слезные письма, жалуясь, что у них отнимают право на родную речь. Одной из последних ушла Украина. Пересылка стоила дорого, но хитрые хохлы посылали в Москву своих людей, чтобы забрать книги. Мы даже думали создать в Киеве свое представительство, но деньги с подписки начали таять. Оставалась Россия, но и тут все было подвешено — власти подняли почтовые тарифы и мы все чаще и чаще оказывались «на бобах», работать в «ноль», чтобы  только выполнить свои обязательства. Никто из наших подписчиков, отдаю им должное, не подал на нас в суд. Звонков было много, сердитых, но не злобных. Книги, чтобы сэкономить на пересылке, мы слали с оказией, но проводники вагонов, почувствовав наживу, стали драть с нас три шкуры. На нас пугающе надвигался крах. Было жалко нас, но мы жалели и русских, проживающих в бывших советских республиках, особенно, Средней Азии. Они писали панические письма о том, что оказались в самом эпицентре махрового азиатского национализма, беспощадного и злобного. Им мы высылали книги в первую очередь. Бывало, что и опаздывали — тех, кому шли книги, уже не было в живых, русских стали убивать, как когда-то убивали на окраинах другой империи — Британской — англичан. Об этих случаях нам писали те, кто жил с ними по соседству, чувствуя себя как на пороховой бочке, вздрагивая от звонков в дверь, — без защиты и без надежд. Их судьбы много трагичнее вкладчиков всех этих «ммм», «властелин», «тибетов» и разного рода «автомобильных альянсов». Тонул огромный корабль под названием СССР, а с ним и мы, и наши читатели, лучшие  представители этой некогда огромной страны, золотой фонд, выбитый временем.

К предыдущей части | К оглавлению книги | К следующей части