САЙТ НИКИШИНА

«Пристрастие к коллекционированию — первая ступень умственного
расстройства», — изрек как-то Оноре Бальзак. Я с ним согласен «на все сто»,
как говорит герой романа М.Булгакова. Только сумасшедшие могут копить то,
что выброшено здоровой частью человечества на помойку, подавая это
как величайшую драгоценность.
Александр Никишин, коллекционер. Чем и горжусь.

«Моя дорогая водка». Документальный роман в 40 частях

Часть 3. Третье знакомство с водкой Smirnoff

Третье знакомство со Smirnoff пришлось на весну 1992 года. В один прекрасный день в моей квартире, бывшей офисом издательства, раздался звонок из… Мюнхена. Директор фирмы «Кубон и Загнер», торговавший русскими книгами, заказывал несколько сотен книг моего издательства, при условии, что я доставлю их в ФРГ самостоятельно. Книги были в мягких обложках и уместились в трех больших чемоданах. Таможня на книги посмотрела сквозь пальцы, и я привез их в Мюнхен по швейцарской визе, купленной у каких-то авантюристов.

Выставка 500 лет русской водки. Манеж. За моим левым плечом — Иван Грозный.
Кроме прочих злодейств, открыл первый на Руси кабак.

Был, повторяю, 1992 год и это была моя первая поездка за границу. В аэропорту меня встретил сам господин Загнер, старенький, но очень веселый и неунывающий джентльмен, помог погрузить книги в багажник «мерседеса», в котором я ехал тоже впервые в жизни. Деньги он достал из сейфа и предложил пересчитать. Я тупо глядел на тугие пачки легендарных «дойчмарок», лихорадочно соображая, как я их провезу через нашу таможню. Помог их потратить мой старый друг Саша Майсюк, поэт и композитор, который уехал из Москвы по приглашению фирмы «Либхерр», которая строила подъемными краны, а в свободное время выступал с концертами, мотаясь по городам Германии, где его принимали на «ура». Он предложил мне купить по бросовым ценам три компьютера и принтер для нужд «Конца века». Теперь встал вопрос: куда я дену десяток коробок с техникой? Эту проблему Саша предложил решить категорическим образом, купив машину.

«Машину? Я? А разве такое возможно?» — спросил я.

«Что именно?»

«Что я — гражданин России тут куплю машину?»

«В Германии возможно все, — ответил он важно, — это тебе не у нас».

Андрей Шимбирев торговал водкой Смирновъ. Гений водочного бизнеса из народа.
Закон у него был один — не сделал — умри. Потому-то и делали.

И мы купили машину «мазда» у сборщицы налогов города Ульм, красивую и быструю, почти новую. Багажник у нее был небольшой, поэтому коробки с компьютерами громоздились на сиденьях. Чем запомнилась Германия той поры? Стопроцентной безопасностью. То, что мои компьютеры я смело оставлял в машине на всю ночь и закрывать ее было не обязательно. Что вдоль дорог больших городов стояли почти новые холодильники, стиральные машины, приемники и магнитофоны, и их могли брать бедные люди. Так немецкий «средний класс» обновлял свое домашнее хозяйство. Еще я в первый раз в жизни увидел гастрономическое изобилие капитализма, 300 сортов колбасы сразу, попробовал чудной продукт под названием «йогурт», который я воровал из Сашиного холодильника ночью, поскольку днем я стеснялся есть эту заморскую диковину при моих друзьях, не зная ее настоящую цену.

В последний день перед отъездом в Москву, я зашел в соседний супермаркет, чтобы купить домой сувениры. Тогда это было очень просто — едешь с тележкой и кидаешь на дно все, что попадется — справа и слева, т.к. ничего в России не было, даже гуталина. И так, весело и беспечно путешествуя среди продуктов и товаров быта, не виданных мною никогда ранее, я и уткнулся в стройные ряды… водки Smirnoff! Бутылки высились от пола до потолка, сияя ярко в свете супермаркетовских ламп. Не буду описывать эмоций при виде этикеток, знакомых с детства. Ностальгические воспоминания заставили меня отказаться от многих покупок, на них бы уже не хватило денег. Зато я купил целый ящик водки Smirnoff! Ставя ящик бережно на заднее сиденье моей «мазды», я не представлял, какое этим поступком бужу «лихо». Я сел за руль и поехал в СССР. Через Прагу, Варшаву — на Брест.

Андрей Васильев, Коммерсант. Говорит, что свою печень уже пропил. Трудно поверить.

Не буду пересказывать впечатления от польской перестройки, помню, что за все там требовали доллары и только доллары. Отметалась даже малейшая возможность платить злотыми — ни за бензин, ни за еду, ни за ночлег. Страна была погружена в ночь, но то, что я увидел на Родине, затмило печальные картины Польши. Я увидел:

— многокилометровые, уходящие за горизонт очереди из старых, битых-перебитых, коптящих серое белорусское небо «жигулей», «москвичей» и «запорожцев», навьюченных ржавыми канистрами с бензином, — наши шли на вожделенный Запад, пробивая брешь в подбрюшье Европы. Это было нашествие грозной, мрачной, серой орды, а в решительных взглядах моих соотечественников читалась злобная угроза порвать сытую западную цивилизацию в клочья.

— дощатую уборную, косо стоящую посредине таможенного пустыря. До нее давно нельзя было добраться из-за куч говна, опоясывающих заведение марсианскими кругами. Каждый следующий, понимая, что до толчка, как до Луны, садился рядом с кругами в знак протеста.

— наконец, как кода, как финал всех впечатлений — две бритые рожи в опущенном окне черной «волги»; она неслышно встала рядом с моей «маздой». Еще две перекрыли дорогу вперед и назад. Диалог с фиксатым помню слово в слово, как будто это было сейчас.

После Европы это был голос мировой помойки.

— Привет, братан! — сказала рожа, демонстрируя фиксу.

— Привет, братан! — сказал я, демонстрируя дружелюбие.

— Баксы есть?

— Баксов нет, — ответил я.

— Шмутки?

— Нету.

— Компьютеры?

— Тоже нет.

— Ой, врешь! А в коробках — что?

— Старые тряпки.

— Тогда хоть водку нам отдай!

— С какого привета?

— С такого, братан, с такого: мы тут рулим.

— Ну и рули себе дальше.

— Не отдашь?

— Не отдам!

— Запомни, братан, ты подписал свой смертный приговор, — играя в гангстера, сказала морда, глядя в упор. Медленно поплыло вверх тонированное стекло «Волги». Газанув и подняв кучу пыли, машины растворились в пространстве.

Идет перепись коллекции. Дома уже негде жить, жена требует ее куда-нибудь переселить.

Автомаршрут «Брест-Минск» в народе называли «Дорога смерти». Там грабили водителей иномарок и даже их убивали. Но я этого не знал и поэтому ничего не боялся. Кроме того, я вез друзьям вожделенную «смирновку», предчувствуя заранее эффект от моего рассказа о первом с ней знакомстве. На выезде из Бреста я был опять остановлен. На этот раз молоденьким гаишником. Поигрывая коротким стволом «калашникова», страж порядка задал вопрос:

— А вы это куда собрались?

— Откуда и прибыл — в Москву.

— Одни?

— Поехали вместе! — пошутил я.

— Камикадзе! — он сплюнул в дорожную пыль.

— В смысле?

— Да без смысла.

— Документы показать?

— Езжай, мое дело тебя предупредить.

— О чем? — спросил я, но гаишник уже смотрел в сторону Европы, и до меня ему дела не было.

…Когда три «волги» пристроились в хвост, и началась погоня, я понял, «о чем» предупредил меня вооруженный гаишник. Впрочем, на самобичевание времени не было вообще, я спасал компьютеры, водку и себя, выжимал из «мазды» все, на что она было способна. Единственно, от чего стало страшно минут через двадцать той погони и сердце быстро-быстро забилось в горле — от мысли о бревне поперек дороги или тракторе. Раз не догоняю, значит — что? Или не могут. Или — не хотят, потому что впереди их сообщники! Что меня спасло? Решение свернуть с дороги и затаиться в лесу. Преследователи пролетели мимо, шурша покрышками. Я въехал на проселочную дорогу и прикатил в белорусскую деревню. Там я долго беседовал с трактористом.

— Дед, где дорога на Минск?

— У-у, сынок, тебе надо вернуться назад, там будет трасса…

— Спасибо, не надо. Там я уже был.

— Понятно, — сказал он, сощурив глаз. — Тебе повезло. Таких, как ты, тут по дорогам часто находят.

— Каких «таких»?

— А на ихних машинах, бусурманских. И, — он глянул на меня со значением, — с ихней водочкой.

— Бутылка твоя, если покажешь правильную дорогу на Минск.

— Идет.

Минус один Smirnoff. До Минска я ехал партизанской тропой времен второй мировой войны, прыгая на ухабах, как на батуте. Потом был Минск, белорусские гаишники в придорожных кустах, которые рублям предпочитали тоже Smirnoff. Только успевал считать: минус два, минус три, минус пять. Ящик таял. Были белорусские, а потом и русские бензоколонки, в которых не было бензина, зато его предлагали ведрами какие-то злобные дядьки, которые деньгам предпочитали водку. Минус шесть и минус семь.

Печатаем в Словении первую в мире книгу про Петра Смирнова.

В Москву я привез пустой ящик из-под водки Smirnoff. Ну и вот этот рассказ. Впрочем, в тот год было не до обмена впечатлениями. Как весенний снег истаяли финансовые запасы «Конца века» из-за благополучно умершей подписки и над нами нависла угроза банкротства, естественно, в нашем понимании этого слова. Говоря проще — надо было искать деньги. А как найти деньги в бедной стране? Все было дефицитом. На грязных улицах и стадионах, отданных в панике под стихийную торговлю, сбывали с рук все, что только можно и даже водку. Стояли столики, а на них — водка неизвестного происхождения. Что внутри — не знал никто. Хочешь — бери, не хочешь — иди дальше. В магазинах с ней были перебои. Люди пили спирт «Ройяль» смешивая его с водой, проклиная демократию, Ельцина и перестройку. С учебниками кончилась счастливая бюджетная жизнь, т.к. государство отменило авансирование издательств. Хочешь издавать учебники — делай это за свой счет, а потом оно у тебя их купит. Надо было как-то выживать. А как? Медленно зрела идея заняться водкой, чтобы заработки были стабильные, а не случайные. По инерции я издавал книги — про балет, выпустив на банковский кредит «Энциклопедию балета». Ничем хорошим это не закончилось. Кредит был большой, мы брали его на год, а уже через месяц меня пригласил к себе директор банка и предложил сделку: он дает мне свои деньги, равные займу, я несу их в кассу банка и закрываю тем самым кредит. Но теперь я буду должен ему под те же проценты, но — деньги наличные. Где хочешь, там и ищи. Но я согласился. Директор в одночасья потом исчез с деньгами банка куда-то за границу, после чего мне стали звонить его истеричные родственники и требовать расплаты. Чтобы отдать деньги одним, приходилось занимать их под высокие проценты (10−15% не годовых, а — ежемесячных!) у других. Долги, а с ними и проблемы копились и ни детские раскраски, ни альбомы по истории еврейского народа, ни какие-то заказные работы уже не могли заткнуть долговых дыр. Как писал кто-то: долговая яма — самая глубокая, в нее можно падать всю жизнь. Оглядываясь на 90−е годы, я думаю о том, что у людей было какое-то затмение разума. Они просто временно сошли с ума. Инстинкт самосохранения не срабатывал. Деньги одалживали по каким-то смешным распискам, которые ничего не стоили. Ориентировались на «ммм», «тибеты»», «властелин» и прочие пирамиды: там зарабатывались огромные деньжищи, но никто не верил, что так будет всегда. Страх остаться «на бобах» толкал тех, у кого были лишние копейки, на поиск рисковых вложений. Жажда быстрого обогащения приводила к «разборкам» с трагическими последствиями. Должники исчезали с чужими деньгами, оставляя горе-инвестора с носом.

Я метался по Москве в поисках займов, а вечерами, измочаленный, садился за изучение рынка крепкого алкоголя, создавая свой архив. Почему-то казалось, что рано или поздно эти знания мне помогут. Мне нравилась установка Владимира Довганя, которую я взял на вооружение, прочитав его книгу о бизнесе. Не помню, как это звучало дословно, но суть была такой: не надо паниковать, попав в самый сложный переплет. Самые сложные проблемы могут стать источником новых идей, реализация которых поможет вылезти из кризиса. Удача сопутствует хладнокровным. И тому, кто, веря в успех, не теряет присутствия духа. И я дождался своего часа. Мне повезло: владельцы торговой марки «Смирновъ», потомки «короля русской водки» (или «царя»?) Петра Арсеньевича Смирнова Борис Алексеевич и Андрей Викторович Смирновы приняли мою идею создать книгу о его великом пращуре, решив ее финансировать.

Но одно дело — получить деньги, отдав часть долгов кредиторам, а другое — создать убедительный и уникальный продукт. Задача была трудноразрешимой, т.к. та книга о П.А. Смирнове была первой в России. Об этом великом человеке тогда мало, что знали, а многие Смирновы в советское время просто скрывали свое родство с «королем русской водки», поскольку это родство могло помешать, мягко говоря, профессиональной карьере. Книгу я назвал нарочито пафосно:

«Жизнеописание Поставщика Двора Его Императорского Величества Николая Александровича Романова, Двора Великого Князя Сергея Александровича, Двора Великой Княгини Марии Павловны Петра Арсеньевича Смирнова».

Ее издали тиражом в 100 тысяч экземпляров на шести языках. Но не все с ней было просто. Когда встал вопрос об оформлении книги, оказалось, что иллюстраций для нее практически нет. И начались поиски. Я пошел в московские антикварные магазины просить о разрешении на съемку старинных винных предметов. Где-то щедро разрешали снимать бесплатно, а где-то потребовали залоговую стоимость за каждый кадр. «Сколько стоит снять бутылку с этикеткой «Смирновъ»? — спрашивал я. Отвечали: 300 долларов. А купить? 100! Тут и созрело решение просто покупать эти симпатичные раритеты, — на всякий случай. Чтобы не иметь проблем со съемками, снимать их в студии, да и просто — красиво, когда они стоят в шкафу. Так два десятка старинных бутылок с этикетками Высочайше утвержденного Товарищества «П.А. Смирнова» положили начало коллекции, которая за десять лет стала самой большой в мире и теперь хранится в Национальном музее Русской Водки, здание для которого выделили ФГУП «Росспиртпром» и на московский ликеро-водочный завод «Кристалл». Но это — официальная версия. А неофициальная — иная, она более длинная, витиеватая и не совсем парадная.

Целых пять лет такая картина была у меня на квартире — бутылки выживали из дому людей.

Собирать коллекцию в 90−е годы, имея долги — дело рисковое. Рубль — кредитору, рубль — на пополнение коллекции. На жизнь — 20 копеек. Покупая старинные винные и водочные бутылки, я вызывал у родных и знакомых вполне законные основания заподозрить меня в неадекватности. Купленное свозилось домой, рассовывалось по шкафам, расставлялось по полкам и уже через год-два квартира была забита раритетами под завязку. Мы покончили со старой традицией принимать у себя гостей в праздники и на Новый год. Во-первых, на это уже не хватало средств, а, во-вторых, стали опасаться за сохранность коллекции.

Родные, правда, опасались за меня больше, чем за старинное стекло. Со стороны все выглядело очень и очень странновато, ведь бутылками сыт не будешь. Для них я стал похож на лишившегося рассудка Скупого рыцаря, Гобсека, да просто сумасшедшего. Но я же рассуждал иначе, как профессиональный спекулянт: случись чего, продам коллекцию дороже и решу проблемы с долгами. То, что на горизонте не видно было ни одного потенциального покупателя, меня не пугало. Я был уверен, что рано или поздно, но водочная отрасль придет в себя после ельцинского нокаута, положившего ее на лопатки. Что тогда пили? Пили иноземный «Ройяль», спирт для розжига каминов, мешая его с водой. Пили германский «Распутин» с ухмыляющейся рожей, забугорную «Кремлевскую», за которой потом потянется кровавый след по всей России. Мутный поток иностранного сорокаградусного товара носил исключительно русские названия, вводя в заблуждение отечественных дураков: водка «Толстой», водка «Казак», водки «Пушкин», «Ельцин», «Ленин», «Сталин», «Потемкин», «Орлов», «Николай», «Ямщик». Новые русские отгораживались от народа трехметровыми заборами и пили за ними дорогущий «Абсолют». Как потом оказалось, он ничего общего не имел со Швецией, а варганился где-то в подполье Польши или Югославии.

Первая в России, а может и в мире, выставка по истории водки. Манеж, 2001 год.
Народ стоял в очереди на морозе.

Но уже стали являться свету и солидные русские игроки на рынке крепкого алкоголя, которым не очень нравилось иностранное засилье. Правда, это были в основном люди не сильно обремененных интеллектом, которым моя история водки была как пятое колесо в телеге. Прошло буквально несколько месяцев и на водочном рынке России разгорятся настоящие битвы за денежные знаки и за выживание, когда станет понятно, что этой битве победят самые настырные, жесткие и не стесняющиеся в средствах достижения цели. В Электростали Владимир Брынцалов стал разливать намеренно дешевую водку и она, наряду с «Кремлевской», привезенной из-за границы, лидировала на рынке страны. Московский «Кристалл» под руководством В.Ямникова пока был первым на рынке, но замаячили и будущие солидные конкуренты в лице крупных частных водочных производств: завод «Топаз» открылся в Пушкино, Владимир Виноградов, бывший военный, открыл завод в Щелково, Владимир Пекарев, известный в Подмосковном Ногинске как классный закройщик, построил водочный завод в Черноголовке. В Питере возникли фирмы «Веда» и «Ладога», директорами которых были Рагозин и Грабер, стал набирать обороты осетинский Беслан с ее «Истоком». Но, почувствовав запах денег, словно от спячки очнулись, начав наращивать обороты и старые государственные водочные заводы Санкт-Петербурга, Иркутска, Тулы, Глазова, Хабаровска, Архангельска, Воронежа, Чебоксар, Владимира, Екатеринбурга, Самары, Пензы и многих других, иллюстрируя расхожее «Старый конь борозды не портит…».

Я.

Правда, повсеместно этот водочный ренессанс сопровождался отъемом собственности, разборками со стрельбой из автоматического оружия в головы конкурентов — это там, где маячили очень большие деньги и просто скандалами, где денег было поменьше. Так или иначе, но в один прекрасный день в эту интересную, насыщенную событиями жизнь оказался вовлечен и я.

К предыдущей части | К оглавлению книги | К следующей части (продолжение следует)

Обращение Александра Никишина